Я всегда пропускаю сам момент клятвы. Постфактум только понимаю, что это уже случилось - я дала обет вечной односторонней верности, потому что это оно, то самое, самое главное. Я построила свою отсутствующую личность из этого, пропустила его в самую глубину - нет, оно и стало для меня глубиной, но осталось самим собой, и как только я приближаюсь к тому, что стало частью меня, меня притягивает к первоисточнику. Наверное, этого нельзя было брать - оно никогда не было, не могло быть моим. Но я уже взяла, и теперь не понимаю, где я, а где нет, знаю только, что принадлежу тому, что когда-то украла.
Каждый раз, когда я оказываюсь на Малом море, я иду к Энгельсине. Мне надо видеть её чудное лицо, её глаза, которыми смотрят галлюциногенные горы. Надо молча побыть рядом. Лучше молчать рядом с теми, кого украл и держишь в сердце.
На этот раз у меня было очень мало времени. Нужно было вернуться к четырём, и я знала, что не успею дойти и вернуться. Но ноги шли сами. Потребность идти к ней была сильней, чем потребность прийти.
Вокруг не было никого. Только далёкий нежный звук бензопилы доносился с какой-то из турбаз. Две птицы крыло в крыло летели над водой так, чтобы бороздить её ногами, и за ними оставалась двойная колея. Я обнимала лиственницы и разговаривала с муравьями, гладила по каменным хребтам ушедших в землю драконов, а потом нашла посередине безлюдных пространств остов громадного грузовика. Я залезла в кабину и сидела там среди ржавых штырей и торчащих проводов. Мы с грузовиком грелись на солнце, как два сюрреалистических товарища, и смотрели на сусликов и птиц, а они нас не замечали.
Время, наверное, шло. Пора было, наверное, обратно. Я почти растворилась в мире, но так и не дошла до Энгельсины и поэтому решила посмотреть на неё хотя бы издалека. Просто в её направлении, чтобы она знала, что я шла к ней. "Что ж, вчера все пили и пели, а ты не пила и не пела. Пришла пора запоздалого неистовства. Лезь в гору, кукушка!" - и я полезла вверх.
Камни и синева, далёкие берега, вечные острова, безлюдная бесконечность. Я смотрела туда, где недалеко от берега странного моря моей родины, состоящего из чистого духа, лежит Энгельсина, а я уже не имею выбора, любить мне её или нет, и не помню, как я её выбирала, но вот лезу в гору ради неё, и она не знает об этом, и этого невыносимо мало, чтоб хоть что-то выразить, хоть что-то смочь. Что мне сделать для тебя? Кого победить, как далеко забраться, чем мне стать ради тебя? "Всем", - молча отвечало мне оно. Стань всем, тогда поговорим.
Я посмотрела с горки туда, куда не успевала дойти, и увидела там свет. Было солнечно, но свет на том берегу был такой яркий, что прорезал день, как тьму, и сиял, сиял.
Энгельсина, неугасимый маяк безлюдных пространств, светила ровно, не мигая. Байкал всё знал и ничего не помнил. Галлюциногенные горы, люциногенные горы, смотрели из дали в даль.