Хорошее в октябре (II)
Что ж, это последний выпуск календарного проекта. Временами в азарте, временами через силу я сделала, что могла, и пусть тот, кто захочет, сделает лучше.
1. Пример здоровой самооценки - на рынке синица пытается спереть грецкий орех из как минимум десятилитрового мешка. Реальная самооценка — пробавляться семечками. Завышенная — покушаться на весь пакет сразу. А это была просто душевно здоровая амбициозная синица.
2. На вокзале увидела (может, и раньше были — не замечала) надписи шрифтом Брайля. Осязала.
3. Подросток угрожает сменить имя на Интеграл. А фамилию — на Буевич. Ну что же, будет Интеграл Буевич… Сергеевна.
4. Оценила масштаб себя-хозяюшки: у меня сто пятьсот мешков сушёных грибов, в том числе так и не реализованных белых с прошлого года, опят один пакет и один контейнер и чего-то менее конкретного ещё по кулькам насыпано. Дофигища солёных груздей. Запас черники, востребованный, правда, уже наполовину. Брусника. Смородина. Пожалуй, морально готова к зиме.
5. Сходили на «Малефисенту» с милейшими, взрослейшими подростками.
Я, смахнув слезу:
- Детушки! Птичечки! Если я прилечу к вам семиметровым птеродактилем, вы меня узнаете?
- Узнаем, узнаем. Обычная логика: кто ещё может прилететь к нам семиметровым птеродактилем, кроме тебя?
- Обещаю, если что - прилечу и скажу «курлык», чтоб было более очевидно. И вот там был момент, когда она уже совсем сама с собой расподобилась. Превратилась в нечеловеческое тёмное пламя, а всё равно любит детоньку. Осеняет семиметровым крылом. Я тоже так хочу.
- Ты и осеняешь. Но над семиметровым крылом надо ещё поработать.
6. Нашла нетривиальное применение Букинга, рекомендую. Заходите туда и ищете хостел в Буэнос-Айресе. Вздыхаете, закрываете вкладку… А потом обнаруживаете в почте письмо с темой «Екатерина! Буэнос-Айрес ждёт вас!» Очень антидепрессивно это — знать, что Буэнос-Айрес ждёт. Он готов ждать долго, и когда-нибудь он дождётся.
7. Пришла посылка от Лены с какао и шоколадками с Карибского моря и многими другими удивительными ништяками. Какао и шоколад совсем не походят на какао и шоколад, какими я знала их все эти десятилетия. Это просто другой какой-то продукт, другого вкуса, консистенции и концентрации. Особенно и отдельно потряс меня шоколад с надписью 100%. Девяносто девять видела, девяносто семь, но сто — впервые. На вкус он примерно как настоящая жизнь без примесей, иллюзий и подсластителей — честный, драгоценно честный.
8. В доме совершенно иссякли носки. Они сделали это нарочно, злонамеренно и коварно, и именно в тот момент, когда начались холода. В поисках решения (и, собственно, носков) выяснилось, что в доме остались нормальные носки, даже несколько пар… Но только новогодние! С Сантами. С ёлочками. Толстейшие, наипушайшие есть — ярко-красные, с косоглазыми оленями. Без оленей, Сант и ёлочек — ы-ы. Кончились. Джингл беллс, товарищи! Ну, хоть к новому году мы относимся серьёзно. Декор пространства начинаем с себя. И в октябре.
9. Иду счастливейшая, наисчастливейшая, слева — Марта, справа — Агата. Держат меня под руки, а я иду, как именинница. Направо посмотришь — там Агафон мистический, невероятный, драгоценное пламечко моё, сияет в свете фонарей, пылает, доброе, высокое, про жизнь свою рассказывает, взрослое. Посмотришь налево — Марта ярко-красными хаерами выделяется, ярко-классными — шутит, иронизирует, любую словесную подачу отбивает через долю секунды, нежными, всецветными воздушными огоньками в ночном холодном воздухе рассыпается — сердце замирает — и снова собирается, улыбается…
— Как мило, девочки, — как вы ведёте меня под белы рученьки…
— Ведём! Выводим! На чистую воду!
— Секундочку… Мы, надеюсь, не к Ангаре идём?!
10. На рынке в разноголосице голосов улавливаю слова «Палантины пухояко!» Удивлена, сомневаюсь в своём интеллекте: я не в состоянии была бы понять даже фразу «палантины двояко», а уж «палантины трояко» и тем более «пухояко» вообще за гранью моего восприятия. Ослышка сразу же становится очевидна, но поздно — «пухояко» уже укоренилось в моём лексиконе и покидать его не намерено.
11. Издалека вижу стильную женщину — на капюшоне пуховика у неё крупная надпись по-древнерусски! Крадусь ближе, надеюсь прочитать, но она неуловима. Может, галлюцинация. Но дизайн идеален.
12. Едем в маршрутке. Падает чья-то сумка, поставленная в проход. Сзади невозмутимый комментарий: «Что-то пробудилось!»
13. Узнала, что бездомного кота, который побирается около кафе в Култуке, зовут Чубайс, а нежную белую рыбу из гостиницы «Арт-Хаус» - Виталик (она откликается!) Почему-то знание об именах животных делает меня счастливее.
14. Думала, что же я буду писать, когда закончу этот проект. Представляю себе какой-то гибрид Розанова и Сэй Сёнагон, «Опавших листьев» и «Записок у изголовья». Предыдущие три проекта были для неленивых, надеюсь теперь придумать какой-то более расслабленный формат - «Опавшие листья у изголовья», в общем.
15. За один вечер, возвращаясь пешком с работы, встретила девушку с чёрными рисунками на лице и обнажённым золотым кортиком, юношу в шутовском колпаке с бубенчиками, мальчика и девочку в картонных коробках на головах (у мальчика коробка была ещё и с зелёными лампочками). Сначала осмысливала свою удачу как «ведь я этого достойна», потом догадалась — Хеллоуин.
16. В общественном транспорте видела разговор по телефону на жестовом языке. Это было так красиво. Разговаривали мужчина и женщина. Они так улыбались друг другу, так смеялись, так были счастливы, что я дышать боялась, сидя рядом. Ради того, как улыбка мужчины медленно идёт изнутри — происходит, воплощается, а потом бесконечной нежностью освещает его лицо, ради того, как женщина подносит руки к лицу и смотрит в камеру не отрываясь, ради их совершенной красоты всё это и существует, имеет смысл. Жестового я не знаю, а языки любви понятны без перевода.
17. Узнала странную радость — читать книгу, подчёркивать всё, что важно, писать на полях, закладывать разноцветные закладки. Кажется, это первая книга, которую я чувствую настолько своей.
18. За два выходных дня покормила пятнадцать собак и одного кота (Чубайса, естественно).
19. На футбольном поле лошади гуляют вперемешку со школьниками. Это какая-то картина рая, где лев возляжет рядом с агнцем, а конь будет гулять рядом с ребёнком.
20. Встретила в лесу, довольно далеко от посёлка, пару собак — они бесшумно вышли мне навстречу из солнечного света и в него же потом ушли плечом к плечу. Гуляли или охотились там вместе. Угостила едой - один собак уступил другой собаке половину своей порции и не стал просить большего. Там же видела очень большую хищную птицу с размахом крыльев шире, чем размах моих рук. Она летела сквозь лес очень низко, так, что было непонятно, почему крылья не задевают деревья, - и мне показалось, что остановилась в полёте, чтобы посмотреть на меня. Или так — она летела, а взгляд её остановился. Птичьи глаза были цвета подмёрзшей октябрьской дороги — земляные, отстранённые, зеленоватые с оттенком холодной глины. Птица улетела, а этот взгляд так и остался висеть в воздухе. Я прошла ещё немного и увидела ещё одну — птицу-кувшинчик с длинной серой шейкой. Она вышла на дорогу и долго шла впереди, явно пародируя мою походку, а потом полетела, утратив всякое сходство с кувшинчиком — низко, быстро, как маленькая заполошная мельница.
21. Вышла на реку, фотографировала лёд, прыгала по камням, потом шла обратно - и тут увидела, какого синего цвета сумеречные закатные горы. И сразу же поняла - вот он, цвет того глубокого покоя, которого я так сильно желаю. Я хочу этот цвет, хочу повязку этой синевы на все мои раны, хочу глубокого исцеления.
И тут меня накрыло очень странное просветление: я поняла, что была круглой дурой. Над Аршаном два года назад стоял большой золотой Будда, и я очень его любила. А потом его перекрасили в синий, и я перестала. Мне было ужасно жаль потерянной красоты. И вот я, пожелав глубокой синевы глубинного покоя, в одну секунду поняла, что, во-первых, синий Будда внутри - по-прежнему золотой, а во-вторых, что его синева - это сразу все оттенки синего, и каждый из них — лекарство, а тот синий, которого я так сильно захотела на этот раз - безупречный синий, эфир, флюид покоя, которым неведомо как владеют окрестные горы - он исцеляет от всего слишком человеческого, делает подобным горам в нерушимом спокойствии сердца. И в ту же секунду я представила синего Будду, в глубину которого идут все оттенки синевы, под ними - все оттенки золота, под ними - бесконечное число оттенков зелени, изумруда, солнечной травы... Путешествие от оттенка к оттенку не имеет конца, но когда оно заканчивается, в самой глубине, как в последней матрёшке - пустота в виде замочной скважины, и если её открыть, то все эти цвета начнут заново бесконечно расширяться где-то по ту сторону. Я на секунду почувствовала, что цвет - это язык, это код, аптека и библиотека, но это было слишком сложно и слишком красиво — оно погасло.
На следующий день я пошла на другую любимую реку (они там все рядом), продолжая думать о глубоком покое. Поняла, что самого покоя — размером с эти горы — я не смогу получить, меня слишком мало, а его слишком много. Но я могу чувствовать дуновение покоя, постоянный ветер с этих гор, синюю прохладу на лице. Как будто Будда, сидящий над Аршаном, синими-синими руками плещет и плещет мне в лицо то ли тяжёлый синий воздух, то ли лёгкую синюю воду — дуновение глубокого покоя, и улыбается, и сквозь всё, что я вижу вокруг, летят лепестки сакуры глубокого синего, розового и белого света вперемешку. И тут я увидела на уровне моих глаз что-то синее! Это был синий бутон на кусте багульника — и невовремя, и неожиданного цвета, и именно в тот момент. Я сорвала его и взяла с собой, но, когда приехала домой, лепестки куда-то исчезли, я их не нашла, даже следов от них не осталось - только два сухих жёлто-коричневых листа на маленьком стебле. Только фотография осталась. Как во сне - оттуда ничего нельзя вынести.
И вот я вышла к реке, и обняла её, и поцеловала, но не напилась из неё, потому что река полностью пересохла. Мне в лицо дул ветер покоя, поэтому я смогла принять это. И как только я спокойно приняла опустошение реки, я тут же смогла принять и своё собственное опустошение. Я подобна горной реке, она переполняется и иссякает, и это зависит не от неё, её наполняют и опустошают стоящие над ней синие горы. Так и со мной, и пусть будет так, я могу спокойно видеть это.
Перед отъездом я снова ненадолго зашла к синему будде, стоящему над посёлком. Он окружён молитвенными барабанами, я пошла их крутить - всегда кручу все молитвенные барабаны, не могу не делать этого, мне кажется прекрасной сама идея видимой, имеющей форму и направление молитвы, возобновляющейся от усилия любого человека — сознательного усилия или просто физического, молитве неважно, она продолжается, как только чья-то рука её коснётся. И вот я шла и крутила каждый барабан, и тут увидела, что некоторых - нет. Они там были или должны были быть, но их выломали или забыли приделать. Молитва видимая — и молитва невидимая, подумала я и стала крутить невидимые барабаны так же, как видимые. Бытие и небытие, существование и несуществование молились одновременно.
1. Пример здоровой самооценки - на рынке синица пытается спереть грецкий орех из как минимум десятилитрового мешка. Реальная самооценка — пробавляться семечками. Завышенная — покушаться на весь пакет сразу. А это была просто душевно здоровая амбициозная синица.
2. На вокзале увидела (может, и раньше были — не замечала) надписи шрифтом Брайля. Осязала.
3. Подросток угрожает сменить имя на Интеграл. А фамилию — на Буевич. Ну что же, будет Интеграл Буевич… Сергеевна.
4. Оценила масштаб себя-хозяюшки: у меня сто пятьсот мешков сушёных грибов, в том числе так и не реализованных белых с прошлого года, опят один пакет и один контейнер и чего-то менее конкретного ещё по кулькам насыпано. Дофигища солёных груздей. Запас черники, востребованный, правда, уже наполовину. Брусника. Смородина. Пожалуй, морально готова к зиме.
5. Сходили на «Малефисенту» с милейшими, взрослейшими подростками.
Я, смахнув слезу:
- Детушки! Птичечки! Если я прилечу к вам семиметровым птеродактилем, вы меня узнаете?
- Узнаем, узнаем. Обычная логика: кто ещё может прилететь к нам семиметровым птеродактилем, кроме тебя?
- Обещаю, если что - прилечу и скажу «курлык», чтоб было более очевидно. И вот там был момент, когда она уже совсем сама с собой расподобилась. Превратилась в нечеловеческое тёмное пламя, а всё равно любит детоньку. Осеняет семиметровым крылом. Я тоже так хочу.
- Ты и осеняешь. Но над семиметровым крылом надо ещё поработать.
6. Нашла нетривиальное применение Букинга, рекомендую. Заходите туда и ищете хостел в Буэнос-Айресе. Вздыхаете, закрываете вкладку… А потом обнаруживаете в почте письмо с темой «Екатерина! Буэнос-Айрес ждёт вас!» Очень антидепрессивно это — знать, что Буэнос-Айрес ждёт. Он готов ждать долго, и когда-нибудь он дождётся.
7. Пришла посылка от Лены с какао и шоколадками с Карибского моря и многими другими удивительными ништяками. Какао и шоколад совсем не походят на какао и шоколад, какими я знала их все эти десятилетия. Это просто другой какой-то продукт, другого вкуса, консистенции и концентрации. Особенно и отдельно потряс меня шоколад с надписью 100%. Девяносто девять видела, девяносто семь, но сто — впервые. На вкус он примерно как настоящая жизнь без примесей, иллюзий и подсластителей — честный, драгоценно честный.
8. В доме совершенно иссякли носки. Они сделали это нарочно, злонамеренно и коварно, и именно в тот момент, когда начались холода. В поисках решения (и, собственно, носков) выяснилось, что в доме остались нормальные носки, даже несколько пар… Но только новогодние! С Сантами. С ёлочками. Толстейшие, наипушайшие есть — ярко-красные, с косоглазыми оленями. Без оленей, Сант и ёлочек — ы-ы. Кончились. Джингл беллс, товарищи! Ну, хоть к новому году мы относимся серьёзно. Декор пространства начинаем с себя. И в октябре.
9. Иду счастливейшая, наисчастливейшая, слева — Марта, справа — Агата. Держат меня под руки, а я иду, как именинница. Направо посмотришь — там Агафон мистический, невероятный, драгоценное пламечко моё, сияет в свете фонарей, пылает, доброе, высокое, про жизнь свою рассказывает, взрослое. Посмотришь налево — Марта ярко-красными хаерами выделяется, ярко-классными — шутит, иронизирует, любую словесную подачу отбивает через долю секунды, нежными, всецветными воздушными огоньками в ночном холодном воздухе рассыпается — сердце замирает — и снова собирается, улыбается…
— Как мило, девочки, — как вы ведёте меня под белы рученьки…
— Ведём! Выводим! На чистую воду!
— Секундочку… Мы, надеюсь, не к Ангаре идём?!
10. На рынке в разноголосице голосов улавливаю слова «Палантины пухояко!» Удивлена, сомневаюсь в своём интеллекте: я не в состоянии была бы понять даже фразу «палантины двояко», а уж «палантины трояко» и тем более «пухояко» вообще за гранью моего восприятия. Ослышка сразу же становится очевидна, но поздно — «пухояко» уже укоренилось в моём лексиконе и покидать его не намерено.
11. Издалека вижу стильную женщину — на капюшоне пуховика у неё крупная надпись по-древнерусски! Крадусь ближе, надеюсь прочитать, но она неуловима. Может, галлюцинация. Но дизайн идеален.
12. Едем в маршрутке. Падает чья-то сумка, поставленная в проход. Сзади невозмутимый комментарий: «Что-то пробудилось!»
13. Узнала, что бездомного кота, который побирается около кафе в Култуке, зовут Чубайс, а нежную белую рыбу из гостиницы «Арт-Хаус» - Виталик (она откликается!) Почему-то знание об именах животных делает меня счастливее.
14. Думала, что же я буду писать, когда закончу этот проект. Представляю себе какой-то гибрид Розанова и Сэй Сёнагон, «Опавших листьев» и «Записок у изголовья». Предыдущие три проекта были для неленивых, надеюсь теперь придумать какой-то более расслабленный формат - «Опавшие листья у изголовья», в общем.
15. За один вечер, возвращаясь пешком с работы, встретила девушку с чёрными рисунками на лице и обнажённым золотым кортиком, юношу в шутовском колпаке с бубенчиками, мальчика и девочку в картонных коробках на головах (у мальчика коробка была ещё и с зелёными лампочками). Сначала осмысливала свою удачу как «ведь я этого достойна», потом догадалась — Хеллоуин.
16. В общественном транспорте видела разговор по телефону на жестовом языке. Это было так красиво. Разговаривали мужчина и женщина. Они так улыбались друг другу, так смеялись, так были счастливы, что я дышать боялась, сидя рядом. Ради того, как улыбка мужчины медленно идёт изнутри — происходит, воплощается, а потом бесконечной нежностью освещает его лицо, ради того, как женщина подносит руки к лицу и смотрит в камеру не отрываясь, ради их совершенной красоты всё это и существует, имеет смысл. Жестового я не знаю, а языки любви понятны без перевода.
17. Узнала странную радость — читать книгу, подчёркивать всё, что важно, писать на полях, закладывать разноцветные закладки. Кажется, это первая книга, которую я чувствую настолько своей.
18. За два выходных дня покормила пятнадцать собак и одного кота (Чубайса, естественно).
19. На футбольном поле лошади гуляют вперемешку со школьниками. Это какая-то картина рая, где лев возляжет рядом с агнцем, а конь будет гулять рядом с ребёнком.
20. Встретила в лесу, довольно далеко от посёлка, пару собак — они бесшумно вышли мне навстречу из солнечного света и в него же потом ушли плечом к плечу. Гуляли или охотились там вместе. Угостила едой - один собак уступил другой собаке половину своей порции и не стал просить большего. Там же видела очень большую хищную птицу с размахом крыльев шире, чем размах моих рук. Она летела сквозь лес очень низко, так, что было непонятно, почему крылья не задевают деревья, - и мне показалось, что остановилась в полёте, чтобы посмотреть на меня. Или так — она летела, а взгляд её остановился. Птичьи глаза были цвета подмёрзшей октябрьской дороги — земляные, отстранённые, зеленоватые с оттенком холодной глины. Птица улетела, а этот взгляд так и остался висеть в воздухе. Я прошла ещё немного и увидела ещё одну — птицу-кувшинчик с длинной серой шейкой. Она вышла на дорогу и долго шла впереди, явно пародируя мою походку, а потом полетела, утратив всякое сходство с кувшинчиком — низко, быстро, как маленькая заполошная мельница.
21. Вышла на реку, фотографировала лёд, прыгала по камням, потом шла обратно - и тут увидела, какого синего цвета сумеречные закатные горы. И сразу же поняла - вот он, цвет того глубокого покоя, которого я так сильно желаю. Я хочу этот цвет, хочу повязку этой синевы на все мои раны, хочу глубокого исцеления.
И тут меня накрыло очень странное просветление: я поняла, что была круглой дурой. Над Аршаном два года назад стоял большой золотой Будда, и я очень его любила. А потом его перекрасили в синий, и я перестала. Мне было ужасно жаль потерянной красоты. И вот я, пожелав глубокой синевы глубинного покоя, в одну секунду поняла, что, во-первых, синий Будда внутри - по-прежнему золотой, а во-вторых, что его синева - это сразу все оттенки синего, и каждый из них — лекарство, а тот синий, которого я так сильно захотела на этот раз - безупречный синий, эфир, флюид покоя, которым неведомо как владеют окрестные горы - он исцеляет от всего слишком человеческого, делает подобным горам в нерушимом спокойствии сердца. И в ту же секунду я представила синего Будду, в глубину которого идут все оттенки синевы, под ними - все оттенки золота, под ними - бесконечное число оттенков зелени, изумруда, солнечной травы... Путешествие от оттенка к оттенку не имеет конца, но когда оно заканчивается, в самой глубине, как в последней матрёшке - пустота в виде замочной скважины, и если её открыть, то все эти цвета начнут заново бесконечно расширяться где-то по ту сторону. Я на секунду почувствовала, что цвет - это язык, это код, аптека и библиотека, но это было слишком сложно и слишком красиво — оно погасло.
На следующий день я пошла на другую любимую реку (они там все рядом), продолжая думать о глубоком покое. Поняла, что самого покоя — размером с эти горы — я не смогу получить, меня слишком мало, а его слишком много. Но я могу чувствовать дуновение покоя, постоянный ветер с этих гор, синюю прохладу на лице. Как будто Будда, сидящий над Аршаном, синими-синими руками плещет и плещет мне в лицо то ли тяжёлый синий воздух, то ли лёгкую синюю воду — дуновение глубокого покоя, и улыбается, и сквозь всё, что я вижу вокруг, летят лепестки сакуры глубокого синего, розового и белого света вперемешку. И тут я увидела на уровне моих глаз что-то синее! Это был синий бутон на кусте багульника — и невовремя, и неожиданного цвета, и именно в тот момент. Я сорвала его и взяла с собой, но, когда приехала домой, лепестки куда-то исчезли, я их не нашла, даже следов от них не осталось - только два сухих жёлто-коричневых листа на маленьком стебле. Только фотография осталась. Как во сне - оттуда ничего нельзя вынести.
И вот я вышла к реке, и обняла её, и поцеловала, но не напилась из неё, потому что река полностью пересохла. Мне в лицо дул ветер покоя, поэтому я смогла принять это. И как только я спокойно приняла опустошение реки, я тут же смогла принять и своё собственное опустошение. Я подобна горной реке, она переполняется и иссякает, и это зависит не от неё, её наполняют и опустошают стоящие над ней синие горы. Так и со мной, и пусть будет так, я могу спокойно видеть это.
Перед отъездом я снова ненадолго зашла к синему будде, стоящему над посёлком. Он окружён молитвенными барабанами, я пошла их крутить - всегда кручу все молитвенные барабаны, не могу не делать этого, мне кажется прекрасной сама идея видимой, имеющей форму и направление молитвы, возобновляющейся от усилия любого человека — сознательного усилия или просто физического, молитве неважно, она продолжается, как только чья-то рука её коснётся. И вот я шла и крутила каждый барабан, и тут увидела, что некоторых - нет. Они там были или должны были быть, но их выломали или забыли приделать. Молитва видимая — и молитва невидимая, подумала я и стала крутить невидимые барабаны так же, как видимые. Бытие и небытие, существование и несуществование молились одновременно.