Ещё в начале ноября Сашка сказала гениальное. Мы ехали на машине где-то между пунктом А и пунктом Б - в полном безвременье, бесцветности и отсутствии света. Мир не был даже серым, он был просто никаким. "Не стоит ждать от ноября красоты, ярких красок и радости, - сказала Сашка. - Природа забыла о человеке. Она действует в своих интересах и не будет дарить нам никаких подарков. Самое красивое в ноябре не то, что делает природа, а то, что делает человек в этой бесцветной пустоте - всё самое яркое и тёплое, на что он способен". И мы старались, изо всех сил старались дотянуть до декабря.
Конец ноября - россыпь маленьких необязательных чудес, блестящих, как снежинки под фонарём - очень был хорош. Мы вдевятером сходили на концерт Псоя Короленко. Подросток стала одним из трёх победителей городского этапа олимпиады по литературе (её неожиданно благословил ранний Заболоцкий, про которого она и написала три листа). Старушка в рыночных рядах откуда-то принесла в Восточную Сибирь окающий говор, и я чуть не скупила у неё всё, что было, лишь бы продолжать слушать, как она говорит «...а можно и мОрОзить». Я обнималась с белками, а они по мне ходили, как по дереву - по одной руке забирались, по другой руке спускались. На прилавке магазина, куда забежала за кошачьим кормом, лежало благородное животное, в длину почти метровое, наглядно демонстрировало, что такое истинно британский сплин. Мы с подростками шли, отбрасывая синие тени, сквозь глубокий вечер, и Агата проговорилась о глубинном желании своего агапонского сердца. Она сказала: «Суккулент!» - и я пропала. Больше всего на свете я хотела теперь только одного - чтоб она ещё раз сказала «суккулент!» с этими неподражаемо комичными интонациями. После десятого «суккулента!» на бис на лице Агаши отразилось недоумение. Я стала подбирать слова, чтобы пояснить свою аддикцию, и в итоге сформулировала: «Единственное, что до этого вызывало те же страстные чувства - это фамилия Бонч-Бруевич. Согласитесь, её можно произносить бесконечно?» Мы видели шторм на Байкале, ледяные колоннады и брызги до самого неба, я закусывала шампанское манной кашей в день своего рождения (было сложно, но я ж боец)...
И вот пришёл первый день декабря. Я сделала для двух хороших людей два календаря как-бы-адвента с подарками на каждый день, испекла куль имбирного печенья и стала упаковывать куль в куль, чтобы подарить его Сашкам...
- Дорог не подарок, дорого внимание! - уговаривала я себя, глядя на общую эстетичность печенья.
- Ты правда что ли сейчас сказала «Подарок не отдарок»? - спросила Марта. - Звучит весьма пугающе.
А действительно, подарок не отдарок, - подумала я злорадно и ускоренно спаковала куль. Мы подарили его Сашке в честь первого декабря в составе Куля Кулей - с мандаринами, ароматической свечой, новогодними носками и прочими антидепрессивными штуками.
- Что ж, продолжим наши игрища! - провозгласила я.
- Продолжим наши мымрища! - эхом отозвалась Марта, и мы продолжили, создав пряничный домик удивительной конструкции. У него не было стен, зато была дырка в крыше. Домик прилагал усилия, чтобы держаться, хотя ему это трудно.
- По крайней мере, не деревенька постапокалипсиса, - констатировала я. Деревенька была моим проектом позапрошлого года. Я наваяла двухмерных имбирных домов, от души наваляла. Они были косёхоньки, но дело даже не в этом. Когда я заливала им окошки разноцветным расплавленным леденцом, я положила деревеньку на деревянную доску, и леденец пристыл. Думаю, он до сих пор составляет с той доской единое целое. Крах деревеньки я пережила тяжело - домик был попыткой наконец изжить психотравму.
- Оставь надежду, всяк сюда входящий! - совершенно обыденным тоном, без всякого драматизма сказала Марта и указала на то место, где у нормального домика могла бы быть дверь. Домик крякнул и скособочился.
- Давай не будем декорировать его прямо сегодня. Моя психика недостаточно устойчива, - попросила я, и мы аккуратно сгрузили домик куда-то в тартарары.
- Продолжим наши мымрища! - провозгласила я, чтобы это не провозгласила Марта, и мы пошли за суккулентом. Потом мы бежали с ним по льдам и снегам, замотали его в две шапки, чтобы сберечь от климата, и наконец принесли его к Агате. Назвали, естественно, Бонч-Бруевичем, у меня же аддикция. Буду спрашивать каждый день: - Как там он? И Агаша, добрейшее племяшечко, будет отвечать: - Он? Ты имеешь в виду суккулента Бонч-Бруевича? И я снова и снова буду счастливейшей из смертных.